Контрольные диктанты

Сложноподчиненные предложения с несколькими придаточными с союзами
и союзными словами, стоящими рядом

I
Первая встреча Пушкина с Николаем I произошла в Москве, куда царь вызвал поэта из Михайловской ссылки. Это было через два месяца после расправы над декабристами, многие из которых были друзьями поэта. Пушкин знал, что в делах почти всех осужденных декабристов находили его вольнолюбивые стихи, что стихи эти были широко распространены в армии и что сам он у царя на подозрении. Когда Николай не добился от арестованных показаний о прямой связи с ними поэта, он приказал сжечь его «возмутительные» 2 стихи.
Еще в Михайловском Пушкин тщательно пересматривает свои бумаги и уничтожает наиболее опасные страницы драгоценных записок о выдающихся современниках, которые он вел в продолжение пяти лет. Поэт боялся, что записи его могут многим повредить, а может, и умножить число жертв.
Царь спросил Пушкина, переменился ли за годы ссылки его образ мыслей и дает ли он слово думать и действовать иначе. Поэт не мог, однако, сделаться другим и по-прежнему вел себя свободно и независимо. Об этом говорит хотя бы стихотворение «Арион», в котором Пушкин провозглашает свою верность друзьям-декабристам: «Я гимны прежние пою...» (169 слов)
(Из книги А. Гессена «Набережная Мойки, 12»)

II
Всю дорогу до Царского Села архитектор Василий Стасов был погружен в свои мысли. Изредка бросал он рассеянный взгляд на покрытую снегом равнину, по которой пролегала дорога, соединяющая столицу с Царским Селом, и думал о своем.
Ему — молодому зодчему, немало построившему в Москве, — дано поручение составить проект переделки флигеля, в котором решено было открыть новое учебное заведение — Лицей.
Стасову припомнились слухи, что ходили в петербургском обществе. Одни говорили, что император задумал воспитывать своих младших братьев — Николая и Михаила — вместе с отпрысками знатнейших фамилий. Другие полагали, что царю, не имеющему своих детей, захотелось видеть вблизи себя молодежь. Третьи считали, что это злостные затеи Сперанского, который втерся в доверие к государю и подбивает его на опасные и вредные реформы. Но что бы ни толковали в столичном обществе, в начале 1811 года был опубликован указ об основании Лицея, и вот ему, зодчему Стасову, предложено немедленно осмотреть здание, в котором будет находиться Лицей, и решить, как наилучшим образом приспособить его для нужд будущего учебного заведения. (160 слов)
(Из книги М. Басиной «В садах Лицея»)

III
Хотя воспитанники съехались, занятия в Лицее не начались. Все готовились к 19 октября — дню, когда будет торжественно открыт Лицей.
Приехал граф Разумовский — министр просвещения. Все осмотрел и приказал провести в его присутствии репетицию предстоящего торжества. Ему поставили кресло. Он сел, сумрачно наблюдая, как ввели воспитанников в парадных мундирах, построили, вызывая их по списку, обучали кланяться почтительно и изящно тому месту, где будет сидеть царь.
Зал, где проходила репетиция, был небольшой, но красивый. Светлый, с четырьмя колоннами, поддерживающими потолок, со стенами, которые были окрашены под розовый мрамор, блестящим паркетом, зеркалами во всю стену. Именно здесь предполагалось впоследствии устраивать публичные экзамены и другие торжества. Зодчему, который переделывал здание, приспосабливая его к нуждам учебного заведения, приказано было сделать так, чтобы помещение это имело парадный вид. Стены зала были искусно расписаны. Воинские доспехи, знамена, сцены из античных времен казались не нарисованными, а вылепленными, выпуклыми. Роспись украшала и потолок, и четыре арки, через которые входили в актовый зал. Мебели в зале не полагалось, потому что воспитанники должны были здесь заниматься фехтованием, а по вечерам — играть. (170 слов)
(По М. Басиной)

IV
Если вам приходится нелегко, если печаль овладела вашим сердцем, отправляйтесь туда, где у реки, на холме, стоит храм Покрова на Нерли. Вглядитесь в благородные пропорции белого храма, отражающегося свыше восьми веков в водах, и вы увидите, как естественно вписано строение в окружающий пейзаж.
Заблуждается тот, кто, увидев храм один раз, считает, что знает его. Эту поэму из камня надо перечитывать многократно, чтобы понять, в чем прелесть этого необыкновенного сооружения.
Трудно сказать, когда лучше любоваться им. Весной, когда Клязьма и Нерль разливаются, впитывая в себя ручьи, бегущие из лесов, озер, и вода затопляет луга. В темных, напоминающих густо настоянный чай волнах отражаются березы, ивы и похожие на богатырей-великанов дубы, что старше берез и, наверное, помнят, как владимирскую землю топтали татарские кони и как стояли здесь повозки кочевников. На рассвете, когда над лесами играют солнечные лучи и от всплесков светотени древние стены словно колеблются, светлея час от часу. Покров надо видеть и в дождь, когда огромная туча словно останавливается, чтобы полюбоваться храмом.
Храм в том виде, как мы его знаем, — лирическая поэма, обращенная к внутреннему миру человека. (175 слов)
(По Е. Осетрову)

V
В природе все прекрасно: и плывущие по небу облака, и березка, шепчущаяся с травой, и суровая северная ель, и лишайник, который карабкается вверх по склону каменистого откоса. Но что может по прелести и очарованию сравниться с водой? Волнуемые ветром волны, отражающие зеленое и голубое, — живая жизнь. Так думал я, когда плыл на простом деревянном паруснике по рябоватым просторам Онежского озера. Оно манило прозрачностью и глубиной.
Я вспомнил, что в старину воду считали целебной, очистительной силой. Когда при гадании девушки смотрелись в воду перед зеркалом, надеясь увидеть там суженого, то это был обычай испрашивать будущее у воды.
Озеро меняло краски. Сначала, когда едва вспыхнул рассвет, вода была холодной и неприветливой. Потом цвет озера стал оловянным. Когда же лучи солнца заиграли на парусе, вода повеяла свежестью, заколебалась, как будто в танце, стала теплой, манящей.
Я плыл в мир русской сказки — в древние Кижи. Те, кто не бывал там, думают, что Кижи — островок, который затерялся среди водных просторов. Однако знающие люди рассказывают, что на озере почти две тысячи островов. (166 слов)
(По Е. Осетрову)

VI
Затопив в землянке печурку, Поля сварила чай и, как только стемнело, легла спать. Первые полчаса было как-то тревожно и неуютно. Все казалось, что кто-то крадется к землянке. Вот-вот откроется дверь — и войдут чужие люди. Потом поднимала голову, прислушивалась. Оказывается, это похрустывало сено под ее телом. В конце концов Поля убедила себя, что тайга пустынна в зимнее время и ничто ей не грозит. Вся тревога от возбуждения и мнительности, и нечего всякими пустяками голову забивать. Она уснула крепко, проспав без сновидений всю ночь напролет.
С рассветом Поля, встав на лыжи, пошла дальше. Шла, как вчера, легко, излишне не торопилась, но и не мешкала зря на остановках. Посидит где-нибудь на валежнике, похрустит сухарями — и снова в путь.
Тайга лежала, закутанная в снега, притихшая, задумчивая. День выдался светлее вчерашнего. Несколько раз выглядывало солнышко, и тогда макушки деревьев со своими белыми пушистыми шапками становились золотистыми и светились, как горящие свечи. Виднее становились и затесы на стволах, за которыми Поля следила в оба глаза, чтобы не сбиться с пути. (167 слов)
(Г. Марков)

VII
В восемнадцать лет невозможно быть оседлым, и однажды ты вдруг почувствуешь неодолимое желание соприкоснуться с неизведанным, неизвестным.
Как прекрасно в вечерний час подняться по дрожащему корабельному трапу на празднично освещенную палубу и присоединиться к шумной толпе пассажиров, которые прощаются с землей и уходят в море, в какую-то новую, удивительную, ни с чем не сравнимую жизнь.
Когда пароход загудел трубным голосом и палуба стала содрогаться от работы упрятанных в трюме машин, закипела у бортов темная, с нефтяными оранжевыми пятнами, со световыми бликами вода, вдруг вздрогнул и, медленно разворачиваясь, стал отходить берег с темной толпой провожающих на причале. Поплыли, туманясь, портовые огни, убегая все дальше и дальше в глубь материка, желтея там, вдали, а веселые звезды стали приближаться, иные, казалось, висели прямо на реях, и их можно было, как бабочку, снять рукой.
И вдруг дохнуло свободой, соленой прохладой, и Черное море глянуло прямо в глаза.
Я расхаживал по нижней палубе среди поющих, кричащих, пляшущих пассажиров, гордых и печальных, неподвижно сидящих и вповалку храпящих прямо на палубе. Я был один из них в эту ночь, безвестной песчинкой, отправлявшейся в далекое и неизведанное плавание. (180 слов)
(По Б. Ямпольскому)

VIII
На третий день подъем по снежной равнине сделался более заметным и появилось больше трещин, которые замедляли движение. Приходилось идти осторожно, прощупывая снег, чтобы не провалиться через тонкий слой его, скрывающий трещины.
На севере тучи расходились, разгоняемые ветром, и между их серыми клочьями то показывались, то исчезали горы, которые тянулись длинной цепью по всему горизонту. На их белоснежном фоне чернели скалистые отроги. Незаходящее солнце катилось над самым гребнем хребта, тускло светя сквозь пелену туч и окрашивая их в красноватый цвет. Снеговая равнина на переднем плане покрылась пятнами и полосами, отраженными от неба, синеватого и розового цвета. Общая картина снеговой пустыни и таинственного хребта, который впервые предстал перед глазами путешественников, была поразительна.
Подъем на этот хребет продолжался в течение трех дней вследствие сильных трещин льда. Ледяной поток, то есть ледник, который спускался по долине южного склона хребта, имел до километра в ширину и с обеих сторон окаймлен крутыми темными откосами, покрытыми снегом. (148 слов)
(По В. Обручеву)

IX
Заметив слева от поля огонек, которого раньше не видела, Варька остановилась. Огонек то исчезал, то опять вспыхивал, и она сначала подумала, что кто-то идет лугом. Лишь когда он вспыхнул высоким пламенем, она поняла, что разжигали костер. Варька выбралась из борозды и свернула влево. Она шла, не обходя глубоких низин, держась на свет костра. Старицы запутанными петлями избороздили луг, вода в них держалась недолго, только после половодья, а остальное время стояли сухими, иные лишь с вязкой мокрецой, вокруг которой безудержно бушевали травы. Варька еще издали определяла их по лягушачьему кваканью. Низины были заполнены серебристым при лунном свете туманом. Варька входила в него, как в воду, сначала по пояс, а потом и вовсе с головой. Твердь земли внезапно убегала, почти проваливаясь под ногами, тело охватывал овражный холодок, и Варька с приостановившимся дыханием продиралась сквозь брызжущие росой заросли, спеша поскорее выбраться на открытое место. Выбравшись, огляделась, удивляясь, как она прошла через этот распадок, такой жуткий под седой гладью тумана. (156 слов)
(По Е. Носову)